С учительницей Смолевичской гимназии Анной Северинец не продлили контракт.
Было понятно, что рано или поздно в нашей стране такое может случиться со всяким. Контрактная система в понимании Александра Лукашенко изначально моделировала ситуацию совхоза: хочешь жить и работать – работай по правилам директора, не хочешь – вот бог, а вот и порог. Но места в совхозе ты себе уже не найдешь. И даже если партийные органы (да, представьте себе) иногда одергивали занесшегося руководителя хозяйства, то легче от этого не становилось: работать ты работал, но помощи от хозяйства не получал никакой. А на селе – знающие люди говорили – то тебе лошадь нужна, то машина, и всем этим распоряжается директор.
Именно поэтому, кстати говоря, я всегда протестовал, когда Лукашенко называли председателем колхоза. В советские времена в колхозе было хотя бы какое-то подобие коллективного управления, а совхоз – в точности сталинская модель. Только что тюрем своих не было.
С Анной Северинец, одной из самых известных преподавательниц литературы в нашей стране (и это правда), контракт таки не продлили. В свое время, как я догадываюсь, фамилия помешала ей по окончании аспирантуры защититься: это самое «свое время» стало временем очередной посадки ее не в меру активного брата. А сейчас помешали не родственные связи, а собственное литературное творчество.
Проще говоря – стихотворение.
Приведем его полностью:
А я за вас не галасавала ніколі.
Увогуле вы для мяне заўсёды былі – тата Колі.
Як працуеш у школе, людзей вымяраеш дзецьмі і татамі.
Бачыш, якім быў чалавек, калі шчэ сядзеў за партаю,
Бачыш у кожным ягоных бацьку і матку,
Ці, часам бывае, што і ў адваротным парадку.
Таты такія ня часта, але ж бываюць,
З тых, хто думае, што лепей за ўсіх і ўсё знае,
Прыйдзе на бацькоўскі сход – і давай вучыць, як вучыцца,
Якім часам уставаць на заняткі, лячыцца альбо не лячыцца,
Хто дурны, хто разумны, якой даўжыні спадніца
Павінна быць у русіцы і ў беларусіцы,
Карацей, ён ведае ўсё, шчэ лепей за матку,
Бо тая сядзіць дома і сочыць у іх за парадкам.
Паспрабуй не заўваж Колю такога таты.
Ды ён і сам нагадае, бо вучыцца сапраўды выдатна,
Ён не можа быць не ўзорным, і ён насамрэч узорны,
Паспрабуй быць іншым, як трапіш у такія жорны.
Кожны тата мае ўладу над уласным сынам.
Нават калі таты няма – адсутнасьць ягоная ў сьпіне стыне.
Татаў лёс кладзецца на сына гарчэй за праклёны,
Альбо лягчэй за крылы – гэта ўжо хто на што здольны.
Усё, што ты робіш, і добрае, і асабліва благое,
Здарыцца ў сыне гарачым агнём ці апошняй агоніяй.
Асабліва калі не адпусьціш яго, не аддасі ўлады –
Ён і пасьля цябе будзе раздаваць даўгі тваіх перамог і здрадаў.
І калі ты, напрыклад, у жаху альбо асьляпленьні
Будуеш турмы і ставіш паўсюд ачапленьні,
Вырашаеш за іншых, як ім жыць і куды зьбірацца,
Дык першым пакутуе сын, бо толькі яму і не ўратавацца.
І калі – хай бы хто мне сказаў, што такога не будзе –
Гэты тата аддасьць загады страляць па людзях,
Я б сказала яму – для сябе мне ня страшна болю –
Ня думай пра мяне, страляй. Але думай пра Колю.
А сейчас приведем еще одно стихотворение. Не Анны Константиновны. Осипа Эмильевича Мандельштама:
Мы живем, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца,
Там припомнят кремлёвского горца.
Его толстые пальцы, как черви, жирны,
А слова, как пудовые гири, верны,
Тараканьи смеются усища,
И сияют его голенища.
А вокруг него сброд тонкошеих вождей,
Он играет услугами полулюдей.
Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,
Он один лишь бабачит и тычет,
Как подкову, кует за указом указ:
Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.
Что ни казнь у него – то малина
И широкая грудь осетина.
Собственно говоря, принято считать, что именно это стихотворение стоило Мандельштаму – одному из величайших поэтов ХХ века – свободы, а, в конце концов, и жизни. Автор умер во Владивостокском пересыльном пункте Дальстроя от сыпного тифа.
Говорят, что приказ об его аресте отдавал не лично Иосиф Виссарионович. Один из комментаторов утверждает, что в тонкошеем вожде себя узнал Вячеслав Молотов – ну и соответственно обиделся. Или просто решил подстраховаться.
Времена у нас, как любит писать популярный пользователь социальных сетей Евгений Липкович, относительно вегетарианские. Опять-таки – размеры страны не позволяют загнать Анну Константиновну Мандельштам поближе к Владивостоку. Но можно не продлить контракт. Цитируем в пересказе самой учительницы и поэта для Радио Свобода:
«[Дырэктар] сказаў, што як настаўнік я маю права на думкі наконт сыстэмы адукацыі, але я ня маю права як настаўнік крытыкаваць уладу, што наша задача – абслугоўваць ідэалёгію, якая ёсьць. І пакуль я не выказвалася на адрас першай асобы, то гэта разумелі, а цяпер не разумеюць».
Карлсон говорил в таких случаях: ничего страшного, не всем же быть понятливыми. Но мы этого сказать не можем, поскольку, судя по всему, директор гимназии господин Дубаневич как раз все понял (цитируем опять-таки по Свободе):
«Як дырэктар навучальнай установы я прымаю рашэньне, працягваць ці не працягваць кантракт».
В частности, похоже, он понял: если он не примет меры, то места работы в нашем совхозе он не найдет.
Анна Константиновна его тоже поняла.
О том, поймут ли ученики и родители, я не знаю. Но, как бывший учитель, догадываюсь.
Александр Федута belsat.eu
Редакция может не разделять мнение автора.
