Он вернулся в Беларусь в 90-х – когда страна заявила о себе не пафосно, а иронично, и когда романтический контрабандист Казик Песецкий из «Народного альбома» незапланированно (ведь о прототипе авторы узнали позже) оживил атмосферу из жизни писателя Сергея Песецкого. Реальность тогда сплелась с приключением, а творчество – с мистикой.
Рожденный в Ляховичах, Песецкий путешествовал между Минском, Вильнюсом и Варшавой, жил между войн, игнорировал границы и, иногда, законы, руководствуясь кодексом совести. Он прожил жизнь контрабандиста, шпиона, писателя, узника, воина и, напоследок, эмигранта. В Польше остались его жена Ядвига и сын. Владислав Томашевич никогда не увидел отца. Помнил зато письма со смешными рисунками, подписанные «бабушка Стефания».
Как возвращался Песецкий к сыну и внучке, что писал жене и почему они больше так и не встретились – в беседе с Эвой Томашевич, внучкой Сергея Песецкого, и Владиславом Томашевичем, сыном писателя.
Два портрета
– Госпожа Эва, о том, что Ваш дед вовсе не Ян Томашевич, а писатель Сергей Песецкий, Вы узнали в 12 лет. Это многое изменило тогда?
Эва Томашевич: – Когда я узнала о Песецком, это было для меня совершенно неожиданно. Это было в 1990 году, вскоре после того, как его книги начали легально появляться в польских магазинах – ведь все послевоенные годы, вплоть до 1989, книги Песецкого выходили исключительно подпольно. И вот папа приносит нам книжку «Любовник Большой медведицы», помню, это была довольно большая книга с некрасивой обложкой, какое-то дешевое издание, и спрашивает: «Знаешь, кто это написал?» «Сергей Песецкий» – читаю я на обложке. «Это твой дед».
– Господин Владислав, какой образ папы помните Вы с детства? Его фигура, хотя физически далека, была как-то присутствующей в вашей жизни?
Владислав Томашевич: Папа должен был тайно уехать из Польши на Запад в 1946 году, когда мне было 2 года. Естественно, я не мог помнить его лично. А поскольку отношения мамы с папой, особенно во времена сталинизма, не одобрялись государством, то мама боялась даже сказать мне о нем. Я только знал, что папа – автор популярных до войны книг, в том числе – «Любовница Большой Медведицы». Все время папа и мама переписывались, а время от времени мы получали посылки, подписанные «от бабушки Стефании». А о том, что это и был папа, я узнал уже только в 1989, после смерти мамы.
– Когда вы уже узнали и про деда и о его белорусском происхожденим, это стало для вас интересным фактом? Захотелось открыть для себя Беларусь?
Э. Т. – Что касается «присутствия» восточных земель в нашей жизни – то, скорее, это была все же не Беларусь, а Вильнюс, откуда происходил мой папа и где познакомились когда-то дед и бабушка Ядя.
– Пани Ядвига к Песецкому в эмиграцию не поехала, решила остаться в Польше. Почему?
Э. Т. – Это были военные времена, и вместе они были не так долго, хотя, судя по рассказам, очень друг другу подходили. После войны Песецкий должен был эмигрировать первым, оставив их, через Италию доехал до Англии. И жил там в таких условиях, в которые попал: маленькие квартирки, съемные, и нищета. А бабушка со своим папой тоже тогда должны были бежать из Вильнюса, они все потеряли, она с маленьким ребенком (мой папа родился в 1944 г.) попала в Гижицк, где жила в коммуналке, и также превосходной жизнью это трудно было назвать.
– Но Песецкий ждал ее, писал ей письма.
– Да, я читала эти письма. Он чувствовал себя одиноким, был озадачен – он, человек акции, который всю жизнь что-то делал, был в огне борьбы, занимался шпионажем или контробандой, или в том Минске – не совсем понятно, что делал, но с полупреступным миром, конечно же, общался… Был на фронте одной войны, второй войны, революции и так далее – или сидел в тюрьме. Он никогда не жил простым, обычной жизнью – это надо понять. В 1937 году он вышел из тюрьмы, а в 1939 – началась война. В течение этих двух лет он был звездой – то есть и тогда не жил обычной жизнью. Был знаменитостью, его всюду приглашали, все хотели сделать с ним интервью, дружить с ним. Спокойно жить он не умел. А вот когда уехал в эмиграцию, и не было уже никакой войны, и Песецкий решил жить нормально и зарабатывать литературой – то вовсе не сумел с этим справиться. И ничего удивительного: ему было на тот момент 44 года, а он только начинал учиться жить как нормальный человек, так с утра до вечера, с какими-то ритуалами повседневности, без беготни с карабином. В стране, которая была к нему доброжелательной, с людьми, которые не были врагами. С людьми, языка которых он не знал. В этой ситуации Песецкому был нужен кто-то – и он абсолютно честно об этом писал, так как он совсем не умел организовать себе жизнь сам.
Бабушка не жила уже тогда зажиточно, работала кассиршей в банке и жила очень скромно. Но у нее была ее семья, сын, мама, Польша – и она выбрала это.
– Давайте вернемся к Минску. Вы вспомнили о «Минской трилогии» как о первой прочитанной книге Песецкого. И поехали туда, хотя и гораздо позже. Ккакими были ожидания, что удивило?
– Я планировала поехать давно, потому что как раз годом ранее ездила в Вильнюс, также город, деду близкий. Поэтому приглашение от Польского Института в Минске на презентацию «Трилогии» пришло в идеальный момент.
Меня очень тронула сама презентация – я увидела много людей, которые ждали книг деда, которые их читают, для которых он важен. Это было невероятно и очень трогательно. Мне кажется даже, что в Беларуси его любят сейчас сильнее, чем в Польше. Наверное, еще и потому, что в белорусской литературе немного книг, описывающих те времена из «Минской трилогии» – то есть 1914-1917, а Песецкий в своей книге раскрывает довольно широкую панораму. Это еще и в историко-культурном смысле существенно, это часть истории Беларуси.
– Ну и сам факт, что родился и сформировался он в Беларуси.
– Да, абсолютно. Он же подростком рос именно в Минске, и это создало его, и там, среди прочего, родилась его симпатия к такому полуподпольному миру, к маргиналам – то, что потом ему ставили в вину критики, мол, он с большим пониманием пишет о преступниках, ворах, чем о так называемых приличных людях. Но это его сформировала как писателя, ведь так началась его самостоятельная жизнь тогда в Минске.
– А когда Вы ехали в Минск, были какие-то надежды, воображение – как оно там должно выглядеть, и что оказалось в реальности?
– Я перед выездом немного почитала и уже знала, что того Минска дедова уже нет. Да, я ходила его тропами, где-то там, где должен был стоять «тот» магазинчик, «тот» дом – но ничего там не было. Я была и на Комаровке – интересное впечатление, но совсем другое, не то, из книг. Но в последний день я съездила в Раков – и хотя Раков также изменился, там не бурлит уже жизнь, как во времена, когда это было пограничное местечко – но в отличие от Минска в этом городке можно еще почувствовать дух времен Песецкого. Если правильно сфокусировать взгляд, игнорируя современные машины, то там те же здания, то же настроение. И вот там я почувствовала: «Ага, так вот этот Раков, это здесь они собирались перед переходом через границу, здесь ее пересекали тайком…».
И еще. Минск выглядит как любая другая европейская столица, люди внешне такие же, как везде, такая же молодежь – но разница все же есть. Минск – не типичная европейская столица, ведь Беларусь – не демократическое государство, и это однако видно. Например, когда мы возвращались из Ракова и ехали сразу в аэропорт, то увидели лыжников, а точнее, более 10 автобусов возле трассы. Мои спутники объяснили, что по воскресеньям сюда свозят всех столичных чиновников, чтобы они соревновались в лыжных гонках с Лукашенко. Ну и Лукашенко постоянно выигрывает.
– Господин Владислав, как по-Вашему, почему творчество Песецкого близко белорусам? Как Вы относитесь к этой стране и что хотели бы сказать ее жителям?
В. Т.: – Я думаю, есть как минимум несколько причин: яркие литературные краски повестей Песецкого, география этих произведений, привлекательность «запретного яблока» (насколько я знаю, эти книги ранее не были доступны) и поиски белорусов касательно своей культурной идентичности.
Я Беларусь не знаю совсем. В отличие от других стран бывших восточных земель – Литвы и Украины, в Беларуси я не был никогда. Но я уверен, что несмотря на определенные препятствия исключительно политического характера, белорусы и поляки должны иметь широкие контакты, принимая во внимание хотя бы этнографическую, культурную и языковую совместную платформу наших народов.
– Выходит, что Беларусь Вы почувствовали по книгам отца. Как, впрочем, и его самого – тоже только через произведения. Что вам понравилось в Песецком, чем Вы гордитесь как сын?
У. Т. – В Польше произведения папы начали появляться легально в конце 80-х, только тогда я смог их прочитать. Я прочитал их все, с большим удовольствием. Ранние («Любовник…»., «Богам ночи равны») ценю в первую очередь за аутентичность, поздние, особенно «Минскую трилогию» и «Виленскую дилогию» – также за литературную форму.
Э. Т. – Что касается вопроса, чем мне нравится дед? Прежде всего – его биографией.
Я работаю над биографией Песецкого, и письма – очень важная ее часть. Особенно меня заинтересовал как раз период его эмиграции, так как о нем мало известно. Все пишут о сенсационных событиях из жизни деда – как благодаря творчеству вышел из тюрьмы, как был контрабандистом, как был разведчиком, как действовал в АК… А вот последние 20 лет жизни – немало! – он жил как совсем обычный человек. Учился так жить. И это время довольно богато на документы: сохранились все бумаги, письма, переписка с издателями, с приятелями.
– Эмиграция его сильно изменила? Что Вы узнали из этих писем?
– Ну, например, есть такой миф, что он в эмиграции бедствовал. А он там очень много писал. Он был очень одарен, его книги читаются очень легко, очень интересно. Это дар – уметь так создавать повести, персонажей. В эмиграции у него была какая-то социальная помощь, небольшие деньги, а жил он с литературы. И это удавалось. До войны он издал только три книги: «Любовница Большой Медведицы», «Богам ночи равны» и «Пятый этап». А после войны, еще в армии Андерса, он заканчивал писать трилогию, все же остальные свои книги написал уже в эмиграции.
Критики называли его последним польским романтиком. Героем…
– Какие идеалы были у этого героя?
– Идеалы… Он был последовательным, твердым антикоммунистом – это главная черта. Еще в 1917-м, увидев революцию в России, он возненавидел коммунизм всем сердцем.
Беседовала Ольга Гардейчик-Мазярска/АА belsat.eu
Все фотографии взяты из личного архива Э. Томашевич и публикуются с ее согласия.
