«Доктор говорила, что не знает, жив ли ребенок». Видеообращение матери, которую признали виновной в смерти дочери

Жительница Витебска Ольга Степанова прислала в редакцию видеообращение и встретилась с нашим корреспондентом, чтобы рассказать подробности о событиях, которые происходили после смерти ее дочери, а также во время судебных заседаний.

В сентябре в Железнодорожном районном суде Витебска признали виновной Ольгу Степанову в смерти ее новорожденной дочери. Заседания суда, которые проходили целую неделю, объявили закрытыми.

Женщина и ее адвокаты подали апелляционные жалобы в областной суд. Дело будет рассматриваться 3 ноября. Пострадавшая не рассчитывает, что областной суд вынесет другое решение, поэтому решила рассказать общественности правду, которая открылась в процессе судебных заседаний. Ее мы публикуем без сокращений.

Мне больно от того, что в стране, где я родилась и выросла, совсем забыты понятия чести, совести, человечности, справедливости и законности

17 февраля у меня дома в скоротечных, очень стремительных родах родилась дочь. Эту стремительность, вероятно, как показала одна из пяти проведенных экспертиз, спровоцировало серьезное внутриутробное нарушение жизнедеятельности плода. После слабых схваток, которые я приняла за «тренировочные», последовали волнообразные, очень интенсивные и непрерывные потуги, и в крайне тяжелом состоянии родился мой ребенок.

Сразу после рождения была вызвана скорая. Учитывая крайне тяжелое состояние новорожденной, а оно было связано не только с нарушением дыхания, и это было видно, ни о каком самостоятельном оказании помощи речи не было. То, что я пыталась сначала реанимировать малышку, а потом уже попросила вызвать скорую помощь, ничем не подкрепленный довод обвинения, строящийся на домыслах, и это доказано в ходе судебного заседания.

Вызывая скорую, моя мама в панике сообщила, что ребенок родился мертвым, так как кожа ребенка была синяя, фиолетового оттенка. Диспетчер скорой, не уточнив, почему моя мама решила, что ребенок мертвый, передала бригаде повод к вызову «Срочные роды 2: мертворождение».

И на констатацию смерти со станции скорой помощи не спеша выехала линейная бригада. От станции до моего дома пешком минут 8.

Цвет кожи ребенка свидетельствовал об острой гипоксии, нереально большое количество мекония и отсутствие рефлексов – о серьезных, смертельно опасных расстройствах здоровья. Но пуповина пульсировала, позволяя Лизе дышать через кровоток, это давало надежду на то, что до приезда скорой моя дочь будет обеспечена кислородом. Я заставила себя встать и перейти в ванную. Омыла ребенка и свои руки, очистила рот и нос, растерла спинку. Кожа малышки посветлела, ребенок стал слабо реагировать на брызги воды и тактильную стимуляцию. После рождения ребенка минут через 8-10 перестала пульсировать пуповина.

Мама позвонила в скорую повторно. Данный звонок тоже зафиксирован, но запись разговора была стерта. В суде выяснилось, что стереть ее мог только отвечающий за программное обеспечение сотрудник, который подчиняется напрямую главврачу.

Только когда перестала пульсировать пуповина, чтобы поддержать дыхание и сердцебиение малышки до приезда скорой, я начала делать ей искусственное дыхание.

Врачи скорой помощи вели себя более, чем странно

Позже по распечаткам телефонных звонков и материалам уголовного дела будет установлено, что линейная бригада ехала на вызов 22 минуты, при возможности доехать за 5. Врач прибывшей бригады Онисимова поправила меня, показав, как правильно делать искусственное дыхание таким маленьким детям (при вдохе захватывать еще и носик). Я удивилась, что медики сразу же не забрали ребенка. Тем не менее, я продолжила делать искусственное дыхание дочке, и в какой-то момент заметила, что рядом со мной никого нет.

Меня встревожило такое нехарактерное для скорой поведение, но я подумала, что, возможно, готовят нужный инструмент или побежали в машину за реанимационным оборудованием. Решила, что не время сейчас рассуждать, надо сохранять спокойствие и делать так, как сказал врач.

 

Когда врач, наконец, вернулся, я спросила, что происходит, она ответила, что ждем специализированную бригаду. Чтобы иметь возможность выйти из ванной, попросила перерезать пуповину, после этого передала ребенка на руки Онисимовой, сама побежала одеваться. Краем глаза видела, как в коридоре стоит врач с моей дочерью на руках и приговаривает: «Дыши, малышка, дыши». Пока собиралась, сообщили, что приехала вторая бригада. Укутав ребенка, побежали все вместе вниз. На лестничной клетке второго этажа встретили бригаду интенсивной терапии, где я передала врачу ребенка.

«На суде врачи лжесвидетельствовали, что я мешала оказывать помощь ребёнку»

Суд над Ольгой Степановой

В своих показаниях Онисимова и медсестра Аверенкова потом скажут, что я препятствовала ей оказать помощь ребенку, что я, будучи в неадекватном состоянии (что опровергнуто судебно-психиатрической экспертизой), не отдавала ей ребенка, требовала вызвать реанимацию, что она как раз начала очищать резиновой грушей носик и ротик, когда я отобрала у нее ребенка и непонятно зачем выбежала на лестничную клетку и направилась на улицу, где была минусовая температура. Хотя вторая бригада подтвердила, что когда меня встретили, доктор Онисимова шла рядом. На вопрос моего адвоката о том, что именно Онисимова предприняла для того, чтобы забрать малышку, она ответила, что протянула руки и сказала «Дайте». И так 4 раза за 15 минут пребывания в квартире.

Согласно клиническим протоколам, врач имеет право в таких случаях привлекать родственников, соседей, вызывать милицию, психиатрическую бригаду, врач обязана в доступной форме разъяснить, чем чреват подобный отказ, ничего из этого сделано не было, потому что Онисимовой никто и ни в чем не препятствовал.

Сердечно-легочная реанимация новорожденных расписана клиническим протоколом поэтапно, и за 15 минут можно было провести 4-5 циклов, включая медикаментозную терапию.

Все произошедшее квалифицируется как преступное бездействие, даже если предположить, что версия Онисимовой о моем нелогичном и неадекватном поведении правда. Я до самого суда считала, что она банально растерялась, впервые оказавшись в такой ситуации. Удивлялась, как врач, судя по возрасту опытный, да еще и преподаватель Витебского медицинского колледжа, может так среагировать. Однако, на суде выяснилось, что специализированную бригаду вызывала сама Онисимова, значит, она все-таки выходила из ванной, оставив меня там одну с ребенком и что Онисимова сказала, (внимание!!!) что не знает, жив ли ребенок и ей нужна консультация. И вместо реанимации на вызов с поводом «консультация» выезжает бригада интенсивной терапии.

«Оговорила меня, чтобы не нести за это ответственности»

Я хорошо подготовилась к суду, предварительно переварив все факты и совладав с эмоциями, и даже о том, как умерла моя дочь, рассказывала ровно, без дрожи в голосе. За 6 судебных заседаний я не сдержалась и расплакалась только раз, когда поняла, что тогда реально произошло.

Эта женщина, по какому-то недоразумению являющаяся врачом, умышленно уклонилась от оказания помощи моему ребенку, отлично понимая в каком тяжелом состоянии находилась Лиза и боясь, что она умрет у нее на руках. А потом оговорила меня, чтобы не нести за это ответственности. На её показаниях, и на ложных показаниях витебской экспертизы строилось это уголовное дело.

Реанимировали мертвого ребенка?

В 20:28 в больнице скорой медицинской помощи врач бригады интенсивной терапии в приемном покое передал мою дочь реаниматологу Акимову, в то время там было еще человек пятнадцать медперсонала. Они обступили плотным кольцом пеленальный столик и что-то обсуждали. Поняв, что все это затягивается, я настояла, чтобы несли ребенка в реанимацию.

В реанимации малышку подключили к аппаратам жизнеобеспечения, сделали рентген, взяли анализ крови, я подписала согласие на переливание крови ребенку. Получив результаты анализов и рентгена, Акимов понял, что у ребёнка практически нет шансов выжить, вызвал заместителя главврача по родовспоможению Платонову Ольгу Леонидовну и милицию. В 21:40 у Лизы остановилось сердце, ее попытались реанимировать опять, но все попытки закончились через пару минут.

На суде Акимов и Платонова утверждали, что моему, якобы уже умершему ребенку, делали рентген, не прерывая непрямой массаж сердца, и, якобы у умершего ребенка около 21:00 взяли анализ крови. А эксперт на суде сказал, что такое невозможно, кровь не потечет.

Потом в своих показаниях Акимов напишет, что прямо в приемном покое заинтубировал (введение специальной трубки, которая дает возможность дышать — belsat.eu) ребенка, который не дышал, проводил искусственную вентиляцию легких мешком АМБУ и наружный массаж сердца, и в таком вот состоянии, не прерывая реанимационных мероприятий, отнес ребенка в палату интенсивной терапии. Сказал, что тонов сердца не было, что по моему настоянию подключил моего умершего ребенка к аппарату ИВЛ и больше часа вентилировал легкие без сердцебиения. Его слова подтвердила Платонова, которая на суде прикинулась то ли глухой, то ли контуженной. К слову, кто хоть раз видел мешок АМБУ и понимает принцип его работы, поймет, что один и тот же человек не сможет одновременно держать ребенка, вентилировать легкие мешком АМБУ и качать сердце, если конечно у него не 4 руки. И при этом еще бегом перемещаться из приемного покоя в реанимацию.

А бежали мы быстро и долго, по коридорам и лестницам. Этот забег через 50 минут после родов я запомню навсегда.

Там моему, якобы уже умершему ребенку, делали рентген, не прерывая, непрямой массаж сердца, и, якобы у умершего ребенка около 21:00 взяли анализ крови. А вот эксперт на суде сказал, что такое невозможно, кровь не потечет. Также врачи БСМП, вызывая милицию сказали, что ребенок реанимирован и находится в очень тяжелом состоянии, то есть жив, об этом свидетельствует аудиозапись звонка и его письменная расшифровка в деле.

В ходе судебного заседания выяснилось, что бригады обеих скорых и старший врач станции скорой помощи, (вероятно, чтобы согласовать показания), находились на территории больницы как минимум два часа после моего приезда туда, это подтверждено свидетельскими показаниями и документально.

20 февраля эксперт Витебской судмедэкспертизы Кнырко, которая проводила вскрытие, сказала, что гистология будет готова через неделю и можно будет забрать тело ребенка. Но после того, как я сказала следователю, что намерена провести независимую экспертизу в России, мне сообщили, что тело ребенка выдадут только после окончания следствия.

В материалах дела есть справка от 2 марта 2017 о том, что между следователем Вальковым и экспертом Кнырко состоялся телефонный разговор, в ходе которого эксперт Кнырко пояснила, что ребенок родился абсолютно здоровым, причиной смерти стала аспирация околоплодных вод.

В этот же день в отношении меня возбуждают уголовное дело. Далее проводится массированная информационная кампания в СМИ, согласно которой, я, реализовав свое намерение провести роды дома, родила абсолютно здорового ребенка, который наглотался водички и захлебнулся.

Я якобы пыталась оказать помощь сама, но безуспешно, поэтому и вызвала скорую. Приехавшим сотрудникам, я, будучи в неадекватном состоянии, препятствовала оказать помощь новорожденной.

Показания тем временем берутся таким образом, что получается, что моя дочь находилась в состоянии клинической смерти (средняя продолжительность которой 5-7 минут) еще на момент приезда первой бригады скорой помощи, т.е. за 1 час 40 мин до смерти биологической. И сердобольные медики возили тело моего ребенка в больницу, а там пытались реанимировать тело без сердцебиения и дыхания почти 2 часа исключительно из-за просьб съехавшей с катушек мамаши.

Областное управление здравоохранения выдает заключение, что нарушений должностных инструкций и клинических протоколов в действиях врачей не выявлено.

В отношении меня возбуждается уголовное дело, но мои передвижения никак не ограничиваются, представители следствия открыто говорят об этом в СМИ. Предполагаю, что мне давалась возможность уехать, чтобы беспрепятственно осудить заочно, тем самым под угрозой исполнения наказания закрыть мне въезд в Беларусь и, по-тихому, документально переквалифицировать смерть моего ребенка в мертворождение.

Пришлось судиться, чтобы выдали тело ребенка

В марте я сталкиваюсь с тем, что по справке о смерти ребенка, тело нельзя вывезти на территорию России для захоронения, нужно свидетельство о смерти и ряд других документов. Для его получения нужна справка о рождении из роддома. Платонова в моем присутствии позвонила на мобильный следователю Валькову, и заявила, что ни справку, ни протокол реанимации не даст. Собираю документы, подаю иск в суд на признание рождения ребенка, иск удовлетворяют. В конце апреля делаю свидетельство о смерти. У моей дочери наконец-то официально появляется имя и право на достойные похороны на семейном кладбище отца. Теперь Лизу уже не записать в мертворожденные, и кому-то это очень не нравится.

Ольга Степанова в суде

В день, когда собирались хоронить дочь, меня заключают под стражу.

В начале мая, когда должна была пройти церемония прощания и наш отъезд на погребение в Санкт-Петербург, меня задержали и заключили под стражу до суда.

Следствие планировало еще в мае завершить расследование и передать дело в суд. Однако мой адвокат настояла на дополнительной экспертизе в Минске.

В конце июня экспертиза была готова и установила совершенно иную причину смерти моей дочери: асфиксия плода у новорожденного и возникшие вследствие этого осложнения, попутно выявив ряд патологий развития и функциональную незрелость всех жизненно важных органов ребенка.

То есть, имея вес, рост и возраст 40-недельного плода по морфологическим признакам ребенок являлся недоношенным и его внутренние органы не способны были частично или полностью выполнять свои функции.

А асфиксия и ее последствия являются одной из самых распространенных причин младенческой смертности. В 2016 году, согласно статистике Всемирной организации здравоохранения, от асфиксии в роддомах Беларуси умерло 26 новорожденных.

Все время моего нахождения в СИЗО оказывалось давление на моего адвоката, чтобы заставить меня признать вину, на моих родных, когда они писали жалобы. Мою мать, родную бабушку погибшего ребенка, лишили статуса потерпевшей, чтобы не имела доступа к материалам уголовного дела, и назначили потерпевшей представителя органов опеки. Поднимается вопрос об изъятии из семьи моей дочери Насти, после чего мой муж увозит ее в Петербург.

Игры со статистикой

Ознакомившись с материалами уголовного дела и подробно изучив доступную мне информацию, понимаю, что речь идет не только о дискредитации домашних родов и создания правового прецедента наказания за них вопреки Конституции Беларуси и международному праву.

Как оказалось, Беларусь на протяжении последних лет показывает статистическое снижение детской смертности при подаче данных в ВОЗ и ЮНИСЕФ, в том числе по ранней неонатальной смертности, как один из показателей улучшения качества жизни в стране. Получив указания от министерства здравоохранения относительно рождаемости, вместо каких-то реальных мер в учреждениях здравоохранения, в том числе и в роддомах, еще 12-15 лет назад начались игры со статистикой.

Доснижались до того, что данный показатель смертности детей первого месяца жизни у нас ниже, чем в Швейцарии, Израиле и США с их действительно развитой, высокотехнологичной медициной. Естественно, ухудшать показатели нельзя, и за любой случай смерти новорожденного можно поплатиться должностью. Поэтому, почти всех умерших в роддоме по документам проводят как мертворожденных. И мне страшно думать о том, скольким новорожденным в тяжелом состоянии не позволили сделать первый вдох и тем самым не дали ни малейшего шанса на выживание в угоду этой самой статистике.

В Витебске в прошлом году родилось 4125 детей, умерло в возрасте до месяца 100

Когда я заказывала гробик для Лизы, оказалось, что в Витебске всего одно предприятие занимается изготовлением ритуальных принадлежностей для деток в возрасте до месяца. Я поинтересовалась у одного из рабочих, сколько за прошлый год было подобных заказов. Он сказал, что не меньше 100. Придя домой, я открыла сайт Белстата и посмотрела количество рожденных за 2016 год в Витебске – 4 125 человек. 100 умерших на 4125 рожденных – это 24 на 1000, при официальных показателях 3 на 1000. И это не считая тех, кого не стали забирать, поручив захоронение роддому.

Когда я стала выяснять причины внутриутробных патологий развития своего ребенка, то оказалось, что клиническая картина по многим параметрам соответствует воздействию ионизирующей радиации.

Каждое сказанное мной слово я готова подтвердить документально, также как полностью согласна на опубликование протоколов судебного заседания. Суд сделали закрытым, чтобы все вышесказанное не стало достоянием общественности.

Подготовила Кристина Авакумова, belsat.eu

Новости